Готовиться надо

Пятница была загружена с самого утра, и только в обед я поднялся из-за стола и выглянул в окно. А там был бархатный солнечный август с прозрачным голубым небом, ярким нежарким солнцем и распустившимися георгинами на клумбе на противоположной стороне двора. Я смотрел на цветы и чувствовал себя пленником в этом пыльном душном кабинете. Еще вчера мне казалось, что к концу недели дел поубавится, но их стало только больше, бесконечно звонил телефон, и какие-то люди на том конце волновались, требовали и настаивали на неотложности своих важных и срочных дел. И я тоже кому-то звонил и тоже требовал, волновался и настаивал, а сейчас смотрел за окно и чувствовал, что мне не хватает воздуха: огромное каменное колесо давило на грудь, и если что-то срочно не предпринять, меня точно раздавит. Я свернул недописанную статью, отправил пару писем и перенес все встречи на понедельник, выключил компьютер и закрыл кабинет.

Уже через полтора часа я ехал в автобусе прочь из города – в деревню, к родителям, где меня ждала настоящая русская баня, река с большими зубастыми щуками и радостной безмятежностью, излечивающей любую хандру задерганного, усталого человека. Это проверенное лекарство я принимал в самых тяжелых случаях, и оно всегда помогало, потому что нет на земле большей радости, чем вернуться в родной дом, обнять онемевшую от неожиданности старенькую маму, которой еще вчера говорил по телефону, что приехать на выходные опять не получится, и сказать: «Мам, привет! Я приехал! Какая ты у меня красивая!» Уже через час я затопил баню и пошел вычесать любимого пса Бима, который повизгивал от счастья, что вернулся хозяин, не слушался и прыгал, пытаясь лизнуть в лицо, и в конце концов я не выдержал, схватил руками его слюнявую счастливую морду и сказал: «Как же я по вам всем соскучился!»

Когда солнце покатилось к горизонту и кузнечики в траве стали орать как резаные, мы с Бимом пошли на реку, где он гонялся за бабочками и носился по кустам как угорелый, а я осматривал места, где собирался ловить, и расспрашивал знакомого рыбака, как клюет и на что. Рыбак рассказал, что в водохранилище выше по течению спустили воду, и с ней пришли большие лещи, что без подсачека на реке нечего делать. В подтверждение своих слов он достал из воды садок и показал двух лещей килограмма по полтора. Это были отличные экземпляры, я искренне за него порадовался и пожелал поймать еще. Мы вернулись домой уже в сумерках, когда над рекой поднимался туман и на траве высыпала роса. Дома меня ждала жарко натопленная баня, а Бима – чашка сахарных косточек.

Что может быть лучше, чем сразу с улицы зайти в жарко натопленную баню, запарить свежий березовый веник, залезть на полок, греться и вдыхать запах горячего дерева? Это потом ты будешь поддавать на каменку березовым отваром с разными ароматическими маслами вроде лайма, эвкалипта и можжевельника, так что от душистого жара перехватит дыхание и станет покалывать уши, а сейчас будешь просто сидеть, млеть и блаженствовать, слушая, как отогреваются озябшие члены. От живительного тепла, проникающего в самое сердце, время остановится, все тревожное и тяжелое, что лишало покоя, отвалится с души комьями растаявшего снега, и останется только покой и безмятежность.

После бани меня ждал мамин чай с листьями смородины, мятой, чабрецом и лимоном, который я пил с душистым медом – подарком наших родственников из Башкирии. На ужин была мамина шарлотка с яблоками, лимонной цедрой, корицей, ванилью, с коричневой от растопившегося сахара и масла ароматной корочкой, которую нужно есть непременно ложечкой, иначе измажешься. Когда все истории закончатся и не останется сил даже улыбаться, я сонно пробормочу: «Спасибо, мама!», доберусь до своей комнаты и рухну на кровать, заснув раньше, чем успею выключить светильник.

Утром я проснулся с рассветом, раньше будильника, быстро вылез из-под одеяла, умылся ледяной водой и вышел в сад, чтобы смотреть на поднимающееся за туманом солнце, росу на маминых розах и щебечущих на яблоне утренних птиц. Вернувшись домой, быстро приготовил завтрак и сварил кофе, который выпил уже на веранде, собирая снасти в рюкзак. Перед тем как уйти, зашел помолиться у иконы Пресвятой Богородицы, доставшейся нам в наследство от нашей прабабушки Марии. Я всегда так делаю – молюсь перед рыбалкой. Неважно, поймаешь ты рыбу или нет, хотя, конечно, всегда просишь, чтобы поймать, и лучше большую, – но без этой молитвы и благословения у любимой иконы рыбалка будет ненастоящей, а так, не пойми что.

Всякий, кто встречал утро на реке, знает, как оно величаво и красиво, и хочется остановиться, просто стоять, смотреть и благоговеть. Один святой как-то сказал, что красота природы – как безмолвная молитва, непрестанно возносящая хвалу Творцу. Только безумный может думать, что такая красота, от которой у тебя перехватывает дыхание, появилась сама собой, просто так. Я шел и смотрел на просыпающуюся природу, а сердце пело от радости: «Дивен Бог, создавший такую красоту!»

Вода на перекате, где я всегда ловлю живцов, такая прозрачная и холодная от ночных туманов, что холод чувствовался даже в болотных сапогах. Чтобы наловить юрких пескарей, нужно зайти поглубже и основательно замутить песок на дне. Наконец мальки наловлены, и можно отправляться к любимому месту – возле старого кладбища, напротив острова, заросшего ивой и диким виноградом, где я люблю рыбачить.

При виде знакомых мест я зашагал быстрее, а оказавшись на месте, остановился как вкопанный. Прямо на месте, где я рыбачу, сидел мужик со старой телескопической удочкой в одной руке и большой пластиковой бутылкой пива в другой. Увидев меня, он помахал мне рукой и вместо приветствия, подняв бутылку, сказал: «Будешь?» – «На рыбалке не пью!» – процедил я сквозь зубы, не веря, что это прекрасное утро может быть так испорчено. Я ехал сюда не затем, чтобы общаться с каким-то пьяным мужиком, который казался каким-то наваждением, уродливой кляксой, неизвестно как попавшей в это прекрасное утро.

Но это была не клякса, а мужик в дождевике, с большими крепкими руками и густой седой шевелюрой. Не замечая моего презрительного тона, он встряхнул головой и сказал: «А я пью!» А потом, без паузы: «А у меня на прошлой неделе сын в автокатастрофе насмерть разбился! Хоть сколько говорил ему, чтобы не гонял, но разве вы родителей слушаете? А я, понимаешь, при жене плакать стесняюсь! Ей и так тяжело. Вот на реку ухожу, пью и плачу!»

От его слов стало невыносимо стыдно, я бросил рюкзак и чехол с удочкой на траву, сел на обрыв и пробормотал: «Рассказывай!» И человек, которого я видел в первый раз, начал рассказывать мне про сына, про свой дом и про то, как когда-то они с сыном заливали горку зимой и расчищали лед на реке, где потом каталась вся округа. А сейчас никому в голову не придет заливать горку, потому что в наше время каждый сам по себе, а раньше жили дружно. А потом сын уехал в город, потому что вы все туда уезжаете, он сильно изменился, а еще эти друзья на машинах, а он добрый и со всеми соглашался, и родителей не слушал, а сейчас его нет, и ничего уже не исправить….

Он говорил, говорил и не мог остановиться, словно бы не успеет, а я сидел и слушал, забыв о рыбалке.

Над рекой давно уже поднялось солнце. Мы сидели под кустами ивы у самой воды, я смотрел на резвящихся в потоке мальков, а он продолжал: «А ты знаешь, что все рыбаки в деревне умирают? Вот дед Иван, какой знатный рыбак был! Никто столько не ловил, как он! Вроде на одном месте стоим, и на одну насадку рыбачим, и снасти у нас одинаковые, а он всегда больше всех налавливал, и рыба была самая крупная. Что сказать? Мастер! Такой крепкий мужик был! Каждую весну как он свое место на реке обустраивал! Там у него и мостик деревянный, и запруда из нарубленных веток подвязана – любо-дорого! Он с утра придет – прикормит, а к вечеру идет рыбачить. Таких лещей с язями ловил, что все только диву давались! А как река обмелела, его место замыло, он на рыбалку стал редко ходить. А потом заболел и помер. А Серегу помнишь? Они с Иваном всегда вместе всегда рыбачили…».

Конечно, я помнил Серегу. Он жил в проулке от нас и ездил на новом красном японском мотороллере.

«Серега ведь молодой был – ему и 60-и не было. Сколько раз я ему говорил, чтобы он ящик водки на черный день не брал! Да разве он кого послушает? В последнее время только про этот ящик и говорил! Просто сам не свой стал!

Надо, говорил, его выпить! А чего ему просто так стоять? А потом пришел с рыбалки и начал пить из того проклятого ящика. Серега один, а водки много. Хоть бы позвал кого, и то веселей бы было. Только ему некогда звать было – он водку пил. Нарвал смородины с куста на закуску, сидел в предбаннике и пил из банного ковшика. Когда на третий день его мать вызвала «Скорую», он вышел к ним как есть, в рыбацких сапогах, и сказал, что никуда не поедет. И пошел дальше пить. А ночью у него остановилось сердце. Его мама хоронила, ей уже 87-й, а она до сих пор за коровой ходит и курочек держит.

А Сереге было 57. Хотел выпить ящик водки, а получилось, что это ящик его выпил. Сашку из проулка помнишь? За всю жизнь доброй удочки у него не бывало – все на какие-то коряги самодельные рыбачил, а каких щук ловил! Чуть не с себя ростом! И кот с ним на реку ходил, они вместе рыбачили. Сашка рыбку поймает – одну в мешок, другую коту. Когда он поехал в областную больницу лечиться, кто знал, что он больше не вернется? Там после операции и умер! А Николая Васильевича знал? Поначалу тот вообще рыбалку не любил, а потом втянулся. Не дома же ему с бабами сидеть, в телевизор пялиться? Он мужик основательный, удочки себе хорошие, импортные, купил, лодку резиновую, японскую. ‟Волгу” продал и джип купил. Мы на нем в такие дебри пролазили – страшно подумать! А каких карасей на озерах ловили? Лапти, а не караси! Не пил, не курил, одна у мужика радость была – рыбалка! А потом сгорел от рака. Помню, я его хотел на реку позвать – карась брать начал, а он не поехал. Нельзя, говорит, мне на солнце. А потом умер».

Я смотрел на его большие, почерневшие от солнца руки, которые бывают у людей, весь день работающих под открытым небом, которыми он задумчиво катал катышки хлеба и бросал в воду, продолжая рассказ: «Мне как-то на ум пришло, почему мужиков на реку тянет. Рыбалка – дело серьезное, основательное, не терпит суеты. Нет лучше места на свете, чтобы к смерти готовиться! Тут тебе покой, и тишина, только ты и мать-природа. А что, если к каждому из нас приходит во сне ангел и говорит, что настало твое время и надо готовиться? Кто же об этом станет вслух говорить? Про это молчать принято! Встал с утра, удочку в руку – и пошел на реку! Порадовался у реки, успокоился, оттаял душой, и уже ни злобы в тебе, ни обиды, вроде как примирился со всеми! А когда на сердце мир, тогда и помирать не страшно! Ты как, парень, думаешь?»

В ответ я пожал плечами, выпустил мальков из бидона обратно в реку и стал собираться домой. По дороге смотрел на медленно плывущие облака и березы на том берегу реки, а из головы не выходили слова моего случайного товарища про то, что «готовиться надо». И как-то без обычного страха об этом думалось, а спокойно и хорошо.