Поближе к церкви

Дорога к Храму. Художник: Светлана Грохотова

«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых» (Пс.1, 1)

– Баба, баба, дай еще супа! – утерев рот рукой, позвал Кирюшка.

– Сейчас, сейчас. Проголодался, мой хороший. Со школы-то… Учеба – дело такое!

Наталья налила белоголовому веснушчатому Кирюшке еще одну тарелку супа, поставила поближе банку сметаны. Одна отрада ее жизни – мальчонка этот. И мужа, и дочку унесла горькая, как и многих в их деревне и в соседнем поселке. Марина Ивановна вон, что на почте поселковой-видновской работает, всех троих сыновей схоронила, в год по сыну, – все спились. Ох, как же крепок этот страшный недуг…

– Баба, завтра автобус школьный к магазину не пойдет, слишком дорога заледенела, говорят, не поднимется он с шоссе, – доложил, облизываясь, Кирюшка.

– Вот те на! А как же тебе в Видное-то, в школу, добираться?

– Сказали, чтобы сами спускались к трассе, он там встанет на обочине.

– Да как так! – всплеснула руками Наталья. – Как же вы спуститесь, если там лед? Я с тобой пойду. А то и не ходи никуда.

– Нет, баб, засмеют, – помотал давно не стриженной головой мальчик. – А еще говорят: теперь в поселке молиться будут. Священник уже приехал, худой такой, городской. Строить будет церковь, а пока в пустом доме служить будут.

– Вот радость-то! – Наталья даже забыла про лед и дорогу. – Так это, у нас-то тут в деревне тоже есть дом пустой, заколоченный, никому не нужен, все от нас уезжают же, а командировочные пока в Видном селятся… Съездить что ли, сказать Андрею Васильевичу, он же глава поселения, он и решает… ай, да что я тебе говорю, ты-то откуда знаешь, ты-то у меня ребенок еще! Ну-ка, пойду к Татьяне, спрошу, что ей известно. А ты уроки учи!

***

Андрей Васильевич «дал добро» быстро. Только велел молиться за него – не то в шутку, не то всерьез. Деревенские женщины поддержали: нужно было и отмыть дом, и сделать его пригодным для молебнов по воскресеньям, о которых договорилась со священником активная Татьяна. Чего никто не ожидал – подключился к работе и еще один человек.

Владимир работал в колхозе до самого того момента, когда этот колхоз окончательно развалили. Потом пытался жить своим хозяйством. Потом стал куда-то ездить – никто не знал, куда, хоть и считается, что в деревне ничего не скроешь. А расспрашивать даже самые болтливые бабули не решились, потому как боялись его матери, Евдокии.

Евдокия была «колдовкой».

Ходила она в холщовом платке, какого никто и в деревне уже не носил, в самых простых платьях и вязаных кофтах, опиралась на палку. Дома держала иконы, перед которыми и сажала «клиентов». Что-то долго всегда читала по засаленной книге с церковнославянским шрифтом, шепотом, никто и разобрать не мог, а потом захлопывала ее, откладывала – и начинала водить руками и бормотать какие-то заговоры. В деревне врача не было, в поселке – один фельдшер, и на том спасибо, что мог в райцентр на «скорой» отвезти. Вот и шли к Евдокии – детям грыжи заговаривать, сглаз снимать. Взрослые в основном шли гадать, да и тоже «со сглазом» каждый второй. Отчего на работу не берут или в любви не везет? Знамо дело: сглазили. Не потому же невеста отказала, что пьяный говорить о свадьбе пришел – «кто ж из-за такой ерунды отказывается?» Ехали к Евдокии и из города. Так что, может, никаких темных делишек за Владимиром-то и не водилось, просто… рекламу делал матери, как сейчас говорят.

Как-то, когда уже готовили дом для служб церковных, заболел Кирюшка. Посомневавшись, Наталья отправилась было к Евдокии – да решила сперва позвонить все той же Татьяне:

– Таньк, ты дома? Зайди, посиди с моим внуком, я до Евдокии добегу!

– Да ты что, мать? – ахнула Татьяна. – Ты ж верующая, а к колдовке собралась. Я в поселке, давай скажу зятю, Олю-фельдшера привезем посмотреть мальца!

– Так ведь у нее иконы, и молитвы, и сын ее, вон, сегодня иконы для храма принес, в какой-то городской церкви ему даром отдали, старые чьи-то, – перечисляла Наталья. – Она-то тоже ходить молиться собралась! И вся деревня к ней…

– Ну, как она ходить будет в церковь и колдовать? И Богу и нечистому служить – это пусть батюшка Олег с ней разбирается, а ты не греши, – стояла на своем Татьяна. – Словом, я сейчас с Олей приеду. А не веришь мне – телефон отца Олега дам, с ним поговори!

Батюшке звонить Наталья застеснялась. В поселке она давно не была, священника ни разу не видела, про то, что в церкви есть не только молебны, но и другие службы и даже таинства – узнала недавно из Татьяниной книжки. И что она скажет? «Батюшка, разрешите сходить к колдовке?»

Приехала полненькая незамужняя Оля, покачала головой, «слушая» Кирюшкину худую спинку. Оставила лекарства, велела лежать и побольше пить чаю.

– А я батюшке все-таки позвонила, он помолится за отрока Кирилла! – похвасталась Татьяна.

– Слушайте, Татьяна Ивановна, – улыбнулась Оля. – Я тоже в Бога верю и вот даже уже впервые исповедовалась позавчера, но с таким бронхитом не шутят!

Так или иначе, а Кирюшка поправлялся быстро, как никогда. А Владимир начал возить мать в поселковую церковь, и Евдокия теперь говорила клиентам, что «причащается каждое воскресенье, и потому у нее теперь энергии больше». Наталья не знала, что и думать.

Вскоре, однако, до деревенских дошла весть: не будет больше Евдокия в церкви молиться. Батюшка завел на проповеди речь о колдовстве – тут-то она и показала себя. И криком на него кричала, и ушла, и дверью хлопнула, и заявила, что кто к этому батюшке будет ходить – того она на своих «сеансах» не примет. Некоторые ушли из храма вслед за ней, побоялись остаться без ее заговоров. Владимир тоже перестал помогать в деревне с ремонтом дома. Хорошо, что хоть иконы не на свои деньги купил, остались они.

И вот он, долгожданный день. Как и опасалась Наталья – на первый молебен пришло всего десять человек. К дому подъехала машина, из нее выбрались батюшка с супругой – скромной молодой женщиной – и трое детишек. Все поклонились, перед тем как войти в домовой храм.

Священник благословил сельчанок, женщины радостно перебивали одна другую, рассказывали, что да как они сделали. Пока матушка готовилась к молебну, раскладывая книги, а старший мальчик старательно возился с кадилом, батюшка быстро сменил стоявшую на табуретке дородную Машу, которая орудовала молотком (последние приготовления обещал взять на себя Владимир, да за мать разобиделся), и несколько очень красивых образов были быстро развешаны.

– А иконы-то какие… – тихо сказал батюшка. – Это ведь образа прежних лет, когда гонения были. Кто-то не боялся молиться, даже зная, что может за это пострадать.

– Да, да, а сейчас храмы есть – а мы так редко ходим, – поддакнула Татьяна.

Наталье стало стыдно. Сколько раз предлагала ей подруга поехать на службу – а она все отказывалась. А ведь и впрямь: только недавно нельзя было ходить в храм, с работы выгонят, а то и еще что будет…

– Батюшка, а вы много знаете-то? Молодой вы больно! А вот это какая икона? А вот это? – привязалась Людмила-болтушка. Батюшка смиренно ответил на ее вопросы, оказалось – знал он не только каждый образ, но и его историю. А потом перешел на то, что каждому христианину как воздух необходимы и Исповедь, и Причастие. Женщины слушали внимательно, кто-то и слезу утер. И только Людмила иной раз встревала:

– А я это знаю! И у меня дома масло есть! Святое масло, от мощей!

– От каких мощей-то? – спросил батюшка.

– А Михаила Архангела! – брякнула Людмила. И потом обижалась, что все долго смеялись.

Потом был молебен, священник долго поминал всех по именам, матушка и дети пели, и казалось Наталье, что это настоящие ангелы поют, и жалела она, что не захотел с ней пойти внук Кирюшка.

А к концу молебна вдруг притащился на удивление трезвый Петр Борисыч.

– Где тут свечку за упокой поставить? – хрипло сказал он.

– Да вот… – растерялась Наталья и показала на импровизированный подсвечник, маленькое «корытце» с песком.

– А кто умер? – спросила Людмила.

– Да теща моя, годков-то ей уже…

– Ай, батюшки! Когда ж умерла?

– Да еще не померла, помирает лежит. Но помрет! То лежала, а сегодня и не ест, и в себя не приходит. Доктора привозила Оля, доктор сказал: всё, кончается. Вот что толку – молилась всю жизнь? Все помрем, и она тоже…

– Так, – решительно сказал батюшка. – Я съезжу в Видное за Святыми Дарами, ждите. Пособоруем, исповедуем, причастим. Матушка, сходите с Татьяной пока, приготовьте все.

– Да что вы с ней делать-то хотите, она уж и не ест, и не говорит, – повторил Петр Борисыч. Но батюшка уже бежал к машине.

Батюшкиных детей Наталья позвала к себе. Они быстро нашли с Кирюшкой общий язык. Сначала вместе играли и болтали про мультфильмы, а потом Наталья расслышала Кирюшкин шепот:

– А что вы в церкви делаете? Расскажете, да?

…Когда священник с семьей уехал, Татьяна, оглядываясь, будто собираясь выдать большую тайну, рассказала следующее. Дарья, теща Петра Борисыча, открыла глаза, как только окликнул ее священник по имени. Зашевелилась, как пособоровали. Батюшка как-то смог ее поисповедовать, молился – и она приняла Святые Дары.

– Не знаю, что теперь будет! – все тем же шепотом завершила свой рассказ Татьяна.

А наутро Наталья увидела идущего вдоль ее забора Петра Борисыча.

– Ну… как там… Дарья-то Федоровна? – осторожно спросила она.

– А что она? – Борисыч, с запахом перегара, остановился и посмотрел на женщину недоуменно. – В огород пошла Дарья Федоровна! Ругается, что моя Ирка больно надолго к тетке уехала, а я огород тут не полол! Нет, слышь? Я что – баба, что ль, ей в огороде возиться?

Наталья махнула рукой. Дарья Федоровна умирала, а сейчас пошла в огород… Это не укладывалось в ее голове.

– Таня, – позвонила она подруге. – Тань, ты возьми меня с собой на службу в воскресенье, хорошо?

***

Стук в дверь становился все сильнее.

– Да сейчас, сейчас! Кто там? – Наталья шла к двери. Открыла.

Татьяна вбежала в сени и зарыдала.

– Ты что, ты что? С дочкой чего? – испугалась Наталья.

Татьяна затрясла головой. Наталья провела ее в кухню, налила воды.

Случилось плохое: на батюшку написали донос. И подписали его свои, деревенские, в том числе те, кто в церковь ходил.

– Володька, гад, ходит хвалится, – всхлипывала Татьяна. – Я тебе звоню-звоню весь день, что у тебя с телефоном? Он там такого понаписал… За мать отомстил. Кто-то ведь и послушался батюшку-то тогда, и не стал к Евдокии ходить гадать больше. А Володька свою мать, оказывается, в городские церкви возил. Евдокия там и плакалась: я, мол, старушка бедная оттуда-то, наш поп меня не пускает молиться, не понравилась я ему. Те и верят, не знают, кто она есть.

– Да подожди ж ты с Евдокией-то! Надо же идти к начальству батюшкиному, рассказать, что вранье все! Куда ехать, ты адрес знаешь?

– Да ты слушай. Бог не допустил беды: доносу не поверили, в один день сегодня разобрались, и служить его в Видном оставили. Но Володька говорит – от такой дурной славы, что они ему сделали в городе, вовек не отмыться.

– А наши-то, наши-то как же подписали, иуды? – закрыла рот рукой Наталья. – Ведь полгода он к нам ездит, некоторые, у кого машины, и на литургию к нему приезжают. Как же в глаза-то смотрят?

– Так Евдокия ходила тут, пугала, стучала клюкой… ух, бабка-ёжка… Всем, говорит, порчу наведу. А они верят! А самое плохое…

Она перевела дыхание.

– Самое плохое, что Володька, пока батюшку вызывали к начальству с этим делом всем, к главе нашему пошел с этой же бумажкой. Всё, – говорит, – никто церковь в деревне не хочет, закрывайте. В поселке стройте что хотите, а деревня не хочет. И забирают дом-то у нас! Кто-то командировочный приедет, ему и отдадут. Я была у главы – бесполезно, вы тут, говорит, хватит мне шутить, один приходит – не хочу, другая приходит – хочу… Да и кто тут теперь ходить будет? Мы с тобой?

– А ко мне Евдокия не заходила, – задумчиво произнесла Наталья. – И никто ничего не сказал, и ты не сказала!

– Ты со мной дружишь, поэтому, наверное, она и не полезла. А я ей сказала: убирайся от меня, побойся Бога, доносчица, предательница, не верю я в порчи твои… Хоть и говорит батюшка, что надо любить и прощать, а я эту… вот сковородкой бы! Я ж тогда подумала, что и не подпишет никто, что не послушают ее и не отвезут они донос-то свой поганый, а надо же, как повернулось…

– Таньк, – спросила Наталья, – Таньк, а что делать будем?

– Я в город уеду, – хлопнула рукой по столу Татьяна. – Зять давно там работает, сейчас перебираться хочет, меня звал. То я не хотела, а теперь уже позвонила и сказала: будем жить вместе! И внуков понянчу, и в церковь похожу, за нас за всех помолюсь.

Татьяна ушла. А Наталья все сидела за столом, и думала, и вздыхала, и поднимала глаза на иконы в уголке, перед которыми теплилась лампадка.

– Господь не оставит, – повторяла она. – Господь поможет. Господь подскажет.

В дверь вновь постучали. Татьяна что-то забыла?

Но это была не Татьяна.

– Наташк, это я, – с улыбкой до ушей переступила порог Людмила.

– Чего тебе? – хмуро ответила женщина. Говорить с доносчиками ей совсем не хотелось. И уже все равно ей было, как с этого дня на нее посмотрят односельчане.

– Ну, ты точно решила или нет? А то мы других спросим, – затараторила она.

Как же Наталья забыла! Ведь неделю назад Людмилина сноха была в деревне и спрашивала всех, не хочет ли кто перебраться в Видное, обменяться с ней. Дом добротный, хоть и не такой, как у Натальи, и огород, – а ей бы поближе к свекрови. Но деревенские на смех ее подняли: у всех хозяйство – какие такие обмены. Кто-то еще хохотнул, что уж больно ее дом близко к церковной стройке, глядишь – через год колокола каждое утро будут звонить, кому такой дом нужен. Наталья тогда поморщилась, услышав, да промолчала…

– Мне нужен такой дом! – выпалила Наталья.

– Чего? – прищурилась Людмила.

– Говорю – я согласна! – сказала она. – Скажи сыну, пусть приезжает, говорить будем.

– А про что говорить, бабушка? – подал голос из комнаты Кирюшка. Он переминался босыми ногами на холодном полу. – Про то, что автобус сломался и в школу первого сентября не на чем?

– Вот ведь, во взрослый разговор влез, – пробурчала Людмила.

– А не нужен тебе будет теперь автобус, Кирюша, – твердо сказала Наталья. – Пешком будем ходить и в школу, и на почту, и в магазин. А главное – при церкви, в Видном жить станем. И колокола нас скоро будить будут по утрам. А то и сам звонить научишься, а?

– Научусь, – на всякий случай ответил Кирюшка.