Зайцы тоже хотят жить

– Учись, Валерка, пока я жив, – говорил он мне. – Вдруг да пригодится когда-нибудь. Сейчас мы с тобой дробь будем лить.

Дроболейки у него были простейшие: консервные банки с ручками из стальной проволоки, как у носилок, и с пробитыми гвоздиком отверстиями в дне. Диаметром полмиллиметра – для литья мелкой дроби, на утку. Для более крупной, четверочки – отверстия побольше, с миллиметр. В ведро с водой друг ставил вертикально трубу с «окнами» по бокам и пазами на верхнем торце, в которые вставлялись «ручки» банки. Вот и вся конструкция в сборе. Тигель с кусками расплющенной свинцовой кабельной оболочки друг помещал на газовую плиту, зажигал пламя и объяснял мне:

– Сейчас свинец расплавится, я буду лить в банку, а ты постукивай по ней этой ложкой быстро-быстро, вот так.

Наливаемый им в дроболейку расплав сыпался, как дождь, из отверстий круглыми частыми каплями, которые в воде тут же превращались в серый металлический горошек. После того как весь свинец был вылит в воду, Володя зачерпывал со дна горсть мокрых тяжелых шариков:

– Смотри, какие дробинки получились стандартные. Если б один отливал, я б по банке не мог постукивать и шарики отлились разного размера. Сейчас мы дробь промоем хорошенько, просушим. Потом откалибрую ее через решета. Накатаю сковородой – для плотности.

– Володя, а не проще дробь готовую купить? Или она дорогая?

– Да нет. Можно и готовые патроны купить. Понимаешь, мне сам процесс нравится. Я к охоте еще в школе пристрастился. Была у меня одностволка незарегистрированная, о которой даже родители не знали, и часто я в выходной тайком уматывал зимой в лес с разложенным ружьем в рюкзаке. Тогда на это проще смотрели, у многих в шестидесятые-семидесятые были левые стволы охотничьи. Ну, поймал бы охотнадзор – просто конфисковал бы стрелялку, и все проблемы. Дробь сам отливал всегда. Пороха не достать, так я серой от спичек патроны заряжал. Ну, это баловство все, конечно, было, не охота.

***

Много у меня было по жизни друзей хороших, но Володя – самый близкий, самый лучший. Я знал его с раннего своего детства. Он работал вместе с отцом в районной газете. Помню, как Владимир, бывая у нас в гостях, учил меня играть на гитаре, показывал бой, который называется «восьмерочка». Впоследствии я сам трудился в той же «районке» корреспондентом сельхозотдела, а Володя был его начальником и моим непосредственным руководителем.

Исключительный просто человек. Умный, честный, порядочный, очень мужественный. В прошлом – боксер. Высокого роста, широкоплечий, сильный физически, феноменально трудолюбивый, Володя умел все. Сажать огород, печь блины, лечить животных, ремонтировать технику, варить сваркой и резать болгаркой…

Но больше всего он любил охоту. Все отпуска старался подгадывать к охотничьему сезону. У него имелись охотничий билет, зарегистрированная тульская курковая двустволка 12-го калибра. Он очень любил свою «тулочку», ни в какую не хотел ее менять на какое-нибудь более совершенное оружие, нахваливал мне ее реальные или мнимые достоинства:

– Не люблю я вертикалок, бескурковок. Это пушка надежная, удобная. Когда птицу, например, стреляешь, вертикалку очень легко завалить вбок. А тут утку на планочку меж стволами сажаешь, ей деться некуда.

Я примерно только представлял, о чем он говорит. Понимал: просто Володя к ней привык. Да еще бы не привыкнуть! Кого он только не добывал с этой двустволкой. И волка, и косулю, и кабана. А лисам и зайцам – и счет потерял. Помню, зимой еще в темное время с утра в редакцию придем в понедельник, соберемся на планерку к шефу, получим ЦУ и задания на неделю. Вернемся в кабинет, малость поговорим. И Володя рассказывает что-нибудь…

– Валер, а я все-таки вчера сходил на охоту. Хотел отдохнуть, отоспаться. До обеда выдержал. А потом стало меня раздирать: скоро темнеть начнет, не сбегать ли мне до лесочка? Помнишь, в пятницу мы с Кандиевки ехали, я останавливался, выходил? И обратил внимание: следов много лисьих. Сашка Леваков вот всегда охотится на лису так: заранее тропу найдет и в выходной одевается потеплее, идет – и стоит в засаде за деревцем в посадках. Час, другой – глядишь, и появится рыжая. Лиса ж по одному маршруту постоянно бегает. Она мышей под снегом ищет, вычисляет. Заяц – это для нее пища не основная: желаемая, но случайная. И редко Саня без добычи. А у меня терпения не хватает. Мы с друзьями обычно втроем на лису ходим. Обходим ее с двух сторон и гоним в овраг с котлованом, а третий – там ждет на выходе. Ну, как три дамки в шашках одну ловят. А вчера подумалось мне во второй половине дня: дай прошвырнусь с ружьем на всякий случай до посадок, постою в засаде, как Сашка, ради интереса. Встал на лыжи с «тулочкой», дошел до сосняка, свернул в просеку. Заныкался за деревцами, ружье в руках без перчаток, курки взведены. Постою, думаю, с полчаса, пока пальцы терпят холод. Смотрю сквозь деревья. Вдруг вижу – лиса по дороге прямо идет в мою сторону. За ней – другая. И ветер от них – на меня. Я замер, не верю в удачу, дышать боюсь. Стою. А лисы идут и идут…

Я не выдержал – расхохотался. Он спросил недоуменно:

– Что смешного?

– Да ты так рассказываешь. Я представил, как лисы идут и идут. Рядами и колоннами. Как французы на Москву.

– Да ну тебя… Ну, в общем, они между собой, наверно, общались и бдительность утратили. Надо было стрелять издалека, а я хотел поближе подпустить, чтобы выстрелить в первую наверняка и сразу же во вторую – авось да получится. Вдруг слышу – звук. Трактор, чтоб ему! Со стороны поселка – в сторону лис. Они с дороги свернули в заросли – и с концами. Пока я до дому дошел – уже ночь совсем. Ну, хоть прогулялся, воздухом подышал. Вот и не пропал выходной зря.

***

Но меня, как ни пытался, он в это дело не вовлек. Хотя брал несколько раз на охоту. Во-первых, я лыжи терпеть не могу. В школе не любил, а в армии просто возненавидел за то, что каждый выходной по ним были «соревнования». На охотничьих же лыжах, коротких и широких, вообще не скользят, а просто ходят. Они нужны не для катания, а чтобы не проваливаться в снег. У Володи ноги длинные, он ступал вроде бы не торопясь, но двигался так быстро, что я за ним еле поспевал. Во-вторых, и это главное, у меня вообще желания не было убивать какого-нибудь зверя, палить в него. Поэтому если я что-то излагаю неточно или понимаю неправильно – не судите строго: я не только не профессионал, но даже категорически не любитель.

Вспоминаю один из таких выходов на природу.

Он позвонил накануне:

– Валер, пойдем завтра на зайчишку? У меня Диана на сносях, а без собаки одному на зайца ходить – обычно холостое занятие.

И я согласился.

Вышли с утра с ружьями за спинами и лыжами на плечах. Дошагали до одних лесопосадок по дороге, потом встали на лыжи и пошли через поле к другим. Стоял морозный солнечный денек. Небо было голубым до умопомрачения. Снег искрился, полыхал и переливался мириадами разноцветных огоньков. С ажурных заиндевевших кудрей березок время от времени соскальзывали и плыли, кружась в воздухе, пылающие искры. Я сказал с восхищением:

– Какая красота!

Володя ответил:

– Красиво, да. Только от такой красоты в буквальном смысле ослепнуть можно. Если насмотреться вдоволь на это великолепие без солнцезащитных очков, ожог глаз получишь не хуже, чем от электросварки.

По дороге он рассказывал:

– Смотри: вот заячьи следы. Он хитрый, знаешь, какой! То в одну сторону бежит, то прыгает куда-нибудь и с нового места в другую сторону скачет, петли выписывает, запутывает маршрут свой. Очень трудно по следам его вычислить. Я по-другому поступаю. Иду куда-нибудь к деревне к стогам совхозным. Где сено, там и заяц будет наверняка. Он может внутрь стога забраться. Снегом его следы засыплет. Косой лежит себе внутри, в заячьем раю своем, ест сухую травку и блаженствует. Если он у стожка прикорнул – ты можешь пройти на лыжах над ним, а он виду не подаст. С собакой охотиться – совсем другое дело. Встаешь в посадки у дороги, ружье держишь наизготовку, а собачка бежит к стожкам, кружится, вынюхивает. У зайца нервы сдают, он взмывает ракетой из снега – и наутек. На дорогу выскакивает, потому что по ней бежать легче. И ты его встречаешь.

Мы сейчас поступим так. Ты вставай сюда, за деревце, и жди. А я к стожкам пойду дальним и потом к тебе навстречу, пошумлю. Если зайчик тут есть – он сорвется и мимо тебя будет удирать. Пали сразу с двух стволов.

Честно говоря, я немного растерялся! Это что – вот сейчас тут может реально побежать заяц, а я в него должен из ружья выстрелить?! Он же живой! Не выстрелить – друг засмеет или обидится. Интересно – а чем я думал, когда согласился на эту авантюру?

К счастью или несчастью, я слишком теоретически представлял процесс. Как увижу зайца, подниму ружье, взведу курки, прицелюсь… Заяц, пока я предавался размышлениям, пронесся мимо меня со скоростью молнии. Я не успел даже приклад к щеке поднести. Володя ничуть не расстроился. Сказал только, подойдя:

– Ну ты даешь! Почему не стрелял? Он же на сковороде уже был практически!

– Да я пока ружье вскинул – он уже к Башмакову подбегал…

– Надо было нам ролями поменяться. Ну, будем считать, повезло косому!

По дороге домой Володя сказал:

– Валер, вон видишь: волк идет!

Далеко в поле упруго двигалась маленькая фигурка. Мне показалось, что это собака, овчарка. Володя развеял сомнения:

– Волк. Видишь, какая голова у него непропорционально огромная? Вот его следы, это он недавно прошел. Собака оставляет два ряда следов, а у волка следы идут в струнку, как будто он на одной ноге проскакал. И посмотри, какие ступни крупные – ни у одной собаки нет таких.

– Мы, что, на волка охотиться будем?

Друг засмеялся:

– Да нет, конечно. Волка нельзя вот так просто подойти и застрелить. Он не подпустит к себе никак. Это на несколько дней надо уходить, нескольким людям. Окружать его, флажки ставить… Долгая история.

– А почему волк не может перемахнуть через веревку с красными флажками?

– Да может, еще как. Цвет вообще ни при чем: волк дальтоник. Он просто осторожен, его запах человека отпугивает. Но взрослый матерый хищник спокойно перешагивает через веревку и уходит.

– А на него с собакой охотятся? С волкодавами? Вообще есть собака, которая с волком может справиться?

– Валер, волкодавы – это название собак, которые могут стаей на серого напасть. Но в поединке взрослый волк любую, хоть самой страшной бойцовской породы, растерзает в мгновение ока…

– Ты так уважительно о волке говоришь.

– Его нельзя не уважать. Это очень гордый, благородный, независимый зверь. Не случайно поговорка есть: и лев, и тигр сильнее волка, но в цирке волк не выступает.

***

В общем, не получилось из меня охотника – ну и не надо. Когда я ушел в областную газету, дороги наши с Володей немного разошлись. Но виделись нередко, встречались всегда с радостью. В девяностых с работой в нашем городке было совсем плохо. Володя занялся сварочным делом. Подвел к мастерской три фазы, открыл ИП. Они с сыном варили оградки, котлы на бани. Время от времени друг выручал меня с подработкой. Звонил:

– Валер, как у тебя с денежками? Тут мне в Петровку надо ехать, двери на магазин варить. Подработать нет желания?

– Еще бы не было! Завтра с утра? Договорились!

Иногда работа находилась и без выезда: что-нибудь варили у него в мастерской. Вкалывали допоздна, стараясь не откладывать неоконченное дело на другой день. Потом пили чай у Володи дома с какими-нибудь печеньками, разговаривали. Как-то вдруг я спохватился, спросил:

– А ты на охоту ходишь? Раньше ты все про нее рассказывал, а сейчас вообще на эту тему не говоришь.

Он сказал:

– Завязал я с этим. Насовсем. Знаешь, такая история произошла. Пошел как-то с собачкой на охоту. Дошли до стожков. Я у дорожки за осинки с ружьем встал, Диана вперед убежала. Спугнула вскоре беляка, и тот помчался на меня. Я выстрелил, косой кувыркнулся, вскочил сгоряча – снова рухнул. На охоте случается у самого меткого стрелка, что он не убьет зверя наповал, а только ранит. Животное после этого все равно долго не проживет, будет только мучиться. Поэтому охотник хочет, не хочет – а подранка должен настигнуть, найти и добить. Иду я к раненому зверьку. Обычно заяц кричит от боли диким таким пронзительным голосом. А этот смотрит на меня в упор испуганно, из глаз его текут слезы, и он всхлипывает так беспомощно, словно ребенок обиженный.

Меня, как молния, пронзила жалость, лицо закрыл ладонями от стыда. Думаю: «Ну зачем я это делаю? Поесть, что ли, в доме нечего? Ну, лиса на зайца охотится – это ее пища. Или в Сибири, на Севере где-то люди охотой живут. А меня что за нужда заставляет убивать невинное существо? Разве это по-божески?» Тысячу раз видел, как зверь погибает, никаких эмоций не испытывал, и только сейчас внезапно дошло, что ему так же больно, как человеку, и он так же хочет жить.

Пришел я домой, запер ружье в сейф. И потерял с тех пор всякий интерес к охоте…