Фото: madarabeauty.ruОсенним красно-жёлтым вечером совхозный кладовщик Михал Иваныч любовался с крыльца закатом. Вот, глядит он, солнышко остывает, прячется за старую берёзу у забора, сочится сквозь берёзовое золото и – тишина…
– Хорошо!
Засмотрелся этак, задумался, размечтался… и вот будто он уже не пятидесятилетний Михал Иваныч, а кто-нибудь другой. И дом у него другой, а вовсе не этот… Сидит себе кладовщик, вздыхает…
Когда солнце село, Михаил замёрз, зевнул, поёжился, собрался пойти поужинать, и тут в кармане пикнул телефон. Сообщение с незнакомого номера содержало одну только фразу: «Привет, не забыл меня?» Михал Иваныч решил номер заблокировать, мало ли что пришлют, но к сообщению прилагалось фото, и кладовщик его открыл. На снимке юная пара обнимается. «Ну, и на доброе здоровье». Парня Михаил не признал. Зато глубокие девичьи глаза ему что-то такое напомнили, далёкое-далёкое. И Михаил всмотрелся: снимок, видно, сделан телефоном со старой поблёклой бумажной фотокарточки. Позади глазастой девицы с одной стороны виднелось чьё-то очень уж знакомое крыльцо, а с другой – корма мотоцикла Чезет. «Ну и ладно». Миша было смахнул экран, сунул телефон в штаны, как тут же его снова выхватил. Вспомнил! Да и как забыть первый номер своего первого мотоцикла? Номер плохо получился, но вот же, вот – «40-61 ввщ» – читается! Миша натянул очки, прибавил экрану яркости и, увеличив фото до предела, рассмотрел каждый фрагмент: вот оно, то самое крыльцо родительского дома, где он теперь сидит. Вот попала в кадр ещё совсем молодая берёзка, теперь она огромная, а под берёзкой остывает его – Мишин – мотоцикл, который батя подарил на выпускной. Да… А этот вот красавчик – он сам и есть. А обнимает он самую хорошую свою одноклассницу Жанку Воропаеву, на которой, было дело, едва не женился.
– Эх, ты ж! – Миша загрустил.
Он вспомнил, как тридцать лет назад уходил в армию. Вспомнил, как Жанка плакала. Вспомнил, как через полгода получил от старшего брата письмо, где тот писал, что Жанка выскочила за городского. Всегда, мол, мечтала, чтоб в городе, вот случай подвернулся, и переехала…
Когда Миша отслужил, он зачем-то разыскал Жанкин адрес. Дежурил зачем-то в кустах у подъезда. Когда муж отправлялся на работу, зачем-то стучался в дверь – не открывали. Как-то попробовал дверь выломать, а тут вдруг примчали с мигалками и скрутили… Вот спроси его теперь, зачем он этак, а он и не ответит. Он и тогда «на протокол» не ответил, не знал. Но зато соседи зашептались, что Миша повредился головой и что они замечали в его глазу нехороший огонёк.
Чем бы тогда всё это закончилось, не известно. Но помнится, как-то Миша снова снарядился дежурить в кустах под окнами, уже пошёл на остановку, а тут брат затащил Мишу к себе, придумал какой-то нелепый повод выпить и напоил. Вот Миша и пропустил своё кустовое дежурство. Сначала одно, потом другое, третье, четвёртое… Через пару месяцев соседи зашушукались, что братья непременно сопьются, однако никто не спился. А потом старший брат надоумил Мишку присмотреться к одной рыжей девчонке, что жила за речкой. И Мишка присмотрелся. Да так присмотрелся, что и посейчас с ней, и дети уж взрослые…
…Скрипнула дверь, и в наброшенном пальто на крыльце появилась Мишина супруга. Зевнула:
– Околеешь ты от своих закатов. Шёл бы спать.
Миша от неожиданности вздрогнул, а она положила ему руку на плечо:
– Нормальные люди, говорю, спать полегли.
А тут опять пикнул Мишин телефон. Жена удивилась: мол, кто это тебе в такую пору? И Миша соврал:
– Брат, кто же. Зовёт завтра… чего-то ему помочь.
– Опять?! Ты у него что ни день! Мёдом там намазано?
Жена недолюбливала этого родственника: вечно он подговорит Мишку то по грибы, то на рыбалку, а ей потом рыбу потрошить, бррр! А Мишка и рад с братом, нет чтоб – с семьёй бы!.. И супруга братова тоже: мелкая, носатая, как ни встреть, улыбается, будто кошелёк нашла, где таких выкапывают! И работа у них – не бей лежачего – бухгалтерами в совхозе, тяжелее калькулятора ничего не поднимают… А уж когда Мишкин брательник попросился в местный храм помощником, так и вовсе: «Стыдоба, фигурирует там в парчовом балахоне, как боярыня». Сама не видала, а соседи-то на что, говорят же.
Миша поглядел на красную полосу неба на западе – на красном красиво торчал силуэт церкви. Он включил на телефоне камеру и как будто стал наводиться. Потом передумал, повернулся к жене:
– Нин, а ты ведь и раньше такая была?
– Какая?
– Ну, такая… А я почему-то не замечал.
– Потому что вечно с братом вошкаешься! Тебе вообще семья-то нужна? – Нина всхлипнула и ушла.
– Чего выходила… – Миша снова ткнул в телефон. Телефон сообщал: «Давай встретимся»…
…Когда Жанка упорхнула, Миша долго дурил. Даже потом, когда женился, Жанка нет-нет да и являлась ему во сне поулыбаться своими глазищами. И рад бы уже её забыть: ведь оно и больно, и жалко, и неможется, и тоска, ну, вот, как по покойнику, а что поделаешь…
Утром Михаил выдвинулся на работу пораньше, заглянул к брату. Племянник Митька сбегал с крыльца, застёгивался на ходу и что-то дожёвывал. Братова «носатая» хозяйка обрадовалась гостю:
– Вареники тёплые, будешь?
– Благодарю-с. Хозяин где?
– Поищи под машиной.
Миша поискал брата в гараже под машиной и нашёл:
– Шо, опять сыпется?
Из-под древнего уазика показался перепачканный облик:
– Ступицы смазал, чтоб их, а машина – зверь, побегает.
Миша кивнул: ага, мол, побегает. Помялся-покряхтел:
– Кхм… Слушай, ты Жанку помнишь? Ту, которая тогда ещё…
Облик ухмыльнулся:
– Забудешь, как же! Я покуда тебя самогоном отпаивал, думал, что и сам сопьюсь.
– Предлагает встретиться.
– Ну! – брат кряхтя выполз из-под УАЗа: – А ты?
– Что?
– Шнурки погладил?
– Вот знаешь, забыл я её. Накрепко забыл. А вчера получаю эту фотку, – Миша вынул телефон показать, – и что-то прям аж… А тут Нинка ещё… Короче, написал я, что сегодня после работы приеду. Отвезёшь?
Старший родственник уставился на Мишу с большим удивлением и заметил, как в левом Мишином глазу разгорается та самая давно забытая злая дуринка. Опять! Ох, беда. «Не ждали, не гадали. Вот тебе и седина в бороду»… Эх.
– Дурной, ты что же, после всего, вот – так? А семья?
Миша вздохнул. Он не спал всю ночь, он много думал, он понимал, что надвигается что-то нехорошее, но остановиться уже не получалось:
– Помоги. Если один поеду, не вернусь.
– Сюрприз, – брат почесал под кепкой не бухгалтерским пальцем-сарделькой и промямлил: – Это ж, вечером у нас всенощное. Если только батюшка отпустит? Я с ним поговорю… Попробую.
Оглоушенному брату везти обормота Мишку совсем не хотелось: «Нинку жалко, она-то виновата что ли! Охо-хо… Племяши взрослые, а и они поймут ли… Эх, врезать бы ему промеж глаз!»
…Вместо того, чтоб работать, Миша весь день разглядывал телефон: когда он пообещал Жанке приехать, та прислала ему ещё один свой портрет, со своего закрытого в сети профиля. Да, сохранилась она почти в первозданном виде. Только глаза слегка потускнели. А ещё она писала, что жизнь не сахар, что муж у неё хороший, а всё что-то не то и с годами «стало пресное, а хочется же, чтоб – не пресное». Миша подумал, что всё вполне может и получиться, ведь и ему охота, чтоб – не пресное. А жена что, она разве ценит Михал Иваныча? Как заведёт: «У всех мужики как мужики», а сама толстая, в халате и ноет. В общем, по всему выходило, что с Нинкой у Миши так ничего и не сладилось. Но ведь не поздно же ещё всё повернуть на новый, хороший лад!
Когда после работы Миша заглянул в братов гараж, тот уже снарядился, прогревал своего «зверя». Батюшка, мол, отпустил, «благословил на доброе дело», прям так и сказал. «Мелкая носатая» супруга вышла проводить, закрыть за машиной ворота. Миша запрыгнул, хлопнул дверью, и уазик выбежал на улицу.
Предвкушая большие перемены, Миша весь ушёл в себя. Он ёрзал и вовсю улыбался. Братан рулил, поглядывал на Михаила и видел в его левом глазу всё ту же страшную дурную искорку. Мишка витал где-то очень далеко, а искорка здесь разгоралась. А мимо проплывали золотые деревья, изумрудные в солнышке озимые поля. На прошлой неделе трое суток без продыху поливал дождь, а осенью, известно, ложка воды и – ведро грязи, но асфальт уже высох. Навстречу тяжело ехала на просевших чумазых грузовиках крупная жирная сахарная свёкла, а перед Михаиловым взором торчала она, совсем не крупная и не жирная Жанка. Миша не представлял её постаревшей. Ему мерещилось, что в кафе, где у них назначена встреча, ему улыбнётся всё та же весёлая девчонка, которую он обнимает на фото, с глазами. Даже и запах её вдруг вспомнился.
Миша полез в телефон, чтобы снова увидеть эти глазища, и тут вдруг обнаружил, что машина свернула с асфальта на старую заброшенную грунтовую дорогу и плыла по грязи, а брат судорожно вертел баранку:
–Там, Валерка звонил, прямо на мосту опрокинулась фура со свиньями, проезда нет. Здесь объедем!
– Какая фура? – не понял Миша.
– Говорю же, свиней везли на мясокомбинат, фура опрокинулась, свиньи разбежались. Шофёр с напарником их ловят, а фура прямо поперёк моста. Пока всех переловят. Их там штук триста… то есть пятьсот… Короче, не дрейфь, танки грязи не боятся!
Не боятся… Только выходило, что не все: уазик мотало влево-вправо. Шофёр выкручивал баранку «в сторону заноса», и грязь летела из-под колёс так, что уже и дворники не успевали её смахивать. А брат в азарте всё сильнее поддавал:
– Нам бы только во-он тот овраг проскочить!
Надо сказать, что «тот овраг» – это самая знаменитая на пути точка. Покуда не построили новую асфальтовую дорогу с мостом, который теперь перекрыт свиновозом, в этом овраге вязло всё. Бывало, один трактор увязнет, вызывают другой, чтобы этот вытянуть. Потом уж третьим, гусеничным эти два достают. И вот на асфальтовой – ловля свиней, а знаменитый овраг всё ближе. А где-то там, далеко-далеко за оврагом, в чистом светлом городе, уже собирается на свидание, подкрашивает глазки та самая Жанка, которой, оказывается, простить можно всё, и забыть её невозможно.
На съезде в овраг шофёр глубоко втянул воздух и, как будто плясун-народник, азартно выдохнул молодецкое «Эээх!», придавил посильнее, мотор взвыл, и машина уселась «на пузо» на самом дне.
– Приехали! – водитель весело подёргал ручку редуктора, воткнул заднюю и нажал газ. Задний мост запел «ууу», грязь залепила все стёкла по кругу, и машина встряла намертво:
– Всё, привет!
Миша посмотрел на брата, а тот не растерялся и скомандовал:
– Вылезай, толкать будешь, попробуем враскачку.
Миша вылез, упёрся в задний борт и отрапортовал: «Готов!»
Водитель газанул, Мишу тут же с головой накрыло грязью, а машина не шелохнулась. Шофёр открыл дверцу и радостно крикнул:
– Видал? Каков овражек! Шиш тебе, коли дождик шёл! Теперь только ждать подмоги.
Миша уже и сам догадался, что посиделки в кафе не состоятся. И всё из-за каких-то свиней! Он осмотрел свою одежду, подумал было написать Жанке, что свидание следует перенести, но обнаружил, что здесь в овраге и связи-то нет, придётся лезть наверх…
А кругом золотится прекрасная пора, та самая, которая очей очарованье. Время на телефоне идёт на пятый час и скоро закат. И солнце, конечно, снова застрянет в листьях золотой берёзы у крыльца, там, дома. А здесь пахнет грибами, откуда-то еле-еле тянет дымком и – ни души вокруг. И где-то там посреди моста лежит на боку фура, и свиньи с визгом разбегаются от неё всё дальше… Интересно, а как же возможно вдвоём переловить триста или даже пятьсот свиней?
Водитель инспектировал свой УАЗ, обходил его кругом. Он почему-то, Миша только теперь заметил, был обут в болотные сапоги. Мишаня кивнул на болотники, а брат ухмыльнулся:
– Это? Это батины, помнишь?
– Ты что, и в город в них? – удивился Миша.
– А, – махнул рукой брат, – какая разница, хорошо же сидим, – и предложил: – Выпить хочешь?
Миша не хотел, но родственник уже вытащил из-под сиденья свою походную фляжку, набулькал в походный стакан своего огненного самогона и протянул несчастному Ромео.
Что ж, свидание накрылось, телефон не работает, делать нечего, и Миша выпил. Добрый братов самогон живым ручейком протёк прямо в душу, и Миша попросил ещё…
Закатное солнце в октябре совсем не греет, а тёплой одежды никто не припас. Братья залезли в машину и завели двигатель. В салон сразу потёк ласковый воздух, самогон просочился в голову, и Мишу разморило. И припомнилось, пригрезилось, как давным-давно, в другой жизни, пожалуй, ночевали однажды с братом в отцовском «Москвиче», в таком же точно овраге. Отец ходил в деревню за трактором, а они завернулись в отцовский ватник и уснули на заднем сиденье. А потом, когда машину таки вытащили, ох как уютно было ехать домой! Знаки в свете фар сияют то синим, то красным, машина поёт колыбельную, плавно покачивает и – тепло. Вот проплыла назад подсвеченная заправка, возле колонки уснул синий ЗИЛ. Возник из темноты и засиял знак «Главная дорога», проехал мимо и потух. Мелькает-баюкает прерывистая разметка, радио сквозь потрескивание помех передаёт «Полевую почту юности», где крановщица Лариса Кошевая из Куйбышева шлёт привет черноморцу-моряку в Одессу и просит поставить для него песню… И чудится, что откуда-то спереди, вместе с пробудившейся в облаках луной, надвигается огромная-преогромная, как небо, жизнь, которая со временем, конечно, станет ещё больше и никогда-никогда не закончится. И большой отец правит машиной, и он тоже не закончится и так будет всегда. И брат всегда будет. Хорошо, что есть брат. Если б он тогда не вломил Костяну Шишкину, тот и посейчас не уважал бы. А Жанка Воропаева с третьей парты, она потом, когда вырасту…
– Алё, Михал Иваныч, выспался? – брат толкнул Мишку. – Вставай, стемнело.
– Который час?
– Не смотрел, я сам задремал. Дома доспишь, поехали.
– Что, вытащили нас?
– Кто тебя, дурака, здесь вытащит! Ослеп? По этой дороге сто лет никто не ездит. Передние ступицы подключу и поедем.
– В смысле, там же свиньи и мы здесь… застряли…
– Ну, остоло-оп! Здесь на всю округу только одна свинья!
Брат достал из-под сиденья гаечные ключи, открыл дверцу и шагнул в ночь. Немного погодя воротился, врубил на крыше свет, воткнул заднюю передачу. Машина качнулась раз-другой, приподнялась и уверенно поползла себе в горку задним ходом.
– Что, думал, вправду застряли? Это ж зверь! Танк! – брат хохотнул, – Я ж тебя, дурака, знаю, ты бы и автобусом попёрся. И сейчас бы ты не домой ехал, сейчас бы ты от её мужа по морде принимал. И это в лучшем случае.
– Ты не понимаешь, – вздохнул Миша, – она такая… такая… у неё глаза…
– Куда уж! Тебя кинула, мужа кидает. Тебе бы, дураку, и вправду таку-ую, чтоб поумнел. «Така-ая» – передразнил брат. А потом добавил: – Она ведь тоже кому-то все печёнки проела, хоть и с глазами.
Когда машина-зверь выбралась наконец на асфальт, Миша сполз на сиденье пониже. Говорить не хотелось. Мелькала и мелькала навстречу разметка, и хотелось вернуться в тот сон, где всё ещё впереди. В ярком неоне протекла мимо автозаправочная станция, на которую заехал огромный весь в буквах и гирляндах тягач, как будто совсем из другого измерения – всё теперь другое. И как раньше уже не станет. Миша вдруг почувствовал на щеке слезу и закрыл глаза. А немного погодя признался:
– А я во сне батю видел.
– Угу, – кивнул брат, – я его часто вижу. Намедни вот про тебя спрашивал: как, мол, там Мишка, всё такой же дурак?
Миша улыбнулся:
– А мне он впервые приснился… и хорошо так, будто едем мы, как тогда, помнишь? А дома мамка ждёт, и всё ладно.
– Вот и ладно, когда ладно, и ты своим детям будешь сниться как нормальный мужик. А то придумал, седина тебе в бороду… Меняю одну старуху на другую! Ха-ха-ха! Ох… Врезать бы тебе…
…Когда весь в грязи Миша ступил в дом, его встретил запах жареной картошечки и ворчание, что опять, мол, его где-то носит. У всех мужья как мужья, а этот опять, поглядите, нажрался, и куда только оно влезает, ещё и в грязи извалялся, а я одна и одна, обстирываю. Ах, да ты ещё и с братом! Лопнуть вам, семью когда-нибудь мне развалит этот твой брат, ничего тяжелее калькулятора не поднимал…
Просмотрено: 1 раз.